О, ВОЛГА!

[Botsman]

Хочу представить Вашему вниманию книгу с одноименным названием Николая Палькина





Великая русская река Волга была и пребудет героиней многих произведений литературы.
Николай Егорович Палькин — волжанин и в своей новой книге создал цельный и живой образ Волги в путешествии от истока к устью, в мозаике ее городов и сел, в драматическом эпосе русской истории. Авторское повествование льется широко, вольно, но и целеустремленно: ведь Николай Палькин взял себе в поводыри зрелую мысль гржданина-патриота и отзывчивое, всегда взволнованное сердце поэта. Это позволило ему охватить многие стороны как минувшей, так и современной быстротекущей жизни на берегах, казалсь бы, неохватной в своем песенном раздолье Волги.

С ЛЮБОВЬЮ

Об авторе этой книги можно сказать, что он объясняется в любви родной Волге. Много лет назад первое объяснение у него вылилось в песню благодарности великой реке за все ее великие дары России, народу, их славной истории, ему, поэту, лично, как частице народа.
Волга дала Николаю Егоровичу Палькину прежде всего рабочее, поэтическое настроение и вдохновение, которые помогли ему, автору широко известных лирических песен "Соловьи России", "Травушка-муравушка", "У моей России очи голубые" и многих других, - помогли создать более десятка стихотворных сборников и несколько книг художественной публицистики.
Журналист, поэт, волгарь по неизменной сыновней привязанности к легендарной реке и по месту, что называется, прописки (Н. Палькин живет в Саратове), он посвятил Волге и песни, и стихи, а когда эти жанры показались ему тесными для изъяснения со своей возлюбленной, написал поэму, которую так и назвал: „Поэма о Волге".
На этом он мог бы, пожалуй, и остановиться. Но поэт, очарованный и зачарованный Волгой, неравнодушный к ее истории, людям по обоим ее берегам, к дивной красе реки, ставшей символом России, вновь берется за перо, чтобы теперь уже не в стихах, а в прозе "обо всем сказать, что наболело, поделиться, чем в душе богат".
Автор справедливо рассматривает свою книгу как одну из попыток в серии зарисовок создать более или менее запоминающуюся картину жизни великой реки с ее историей и культурой, прошлым и настоящим, с ее верой и надеждой на еще более прекрасное будущее.
Разумеется, многое из жизни Волги остается за пределами книги, которую вы держите в руках. Но коли речь произнесена с сердечной любовью, она не может не коснуться души и тогда, когда в ней есть недоговоренность.
Михаил Алексеев

Вряд ли найдется человек, который был бы равнодушен к красоте Волги, к ее истории, судьбе. Волга волнует, как сама Россия. Чувства к ней, желание объясниться в любви с годами так переполняли меня, что я решил попытаться вложить все это в стихи. В итоге появилась "Поэма о Волге". Однако в поэме сказалось далеко не все. Скорее это были подступы к великой теме, и я решаюсь на новый шаг, сознавая всю ответственность такого решения.
Выдающийся советский писатель, уроженец Саратова Константин Федин однажды писал: "Мне видится книга, поющая Волгу. Книга, которая была бы поклоном волшебной реке, веками утоляющей жажду народных мечтаний о мире прекрасном и вольном. Книга, рассказывающая, откуда наша земля "пошла есть". Книга — сказание о том, как на становой волжской жиле становилась из Руси Россия и как стала на Волге Россия Советская".
Жизни не хватит, чтобы насмотреться на волжскую красоту, зеленые берега, тихие плесы, так бы и любовался ею и на рассвете, и при высоком солнышке, и по ночам, когда в воду опрокидывается звездное небо с его глубоким мерцанием, грозным и таинственным, как сама вечность.
... Не сказать, когда пробился из-под земли крохотный родничок, огляделся, улыбнулся красному солнышку и прозрачным, журчащим ручейком побежал куда глаза глядят. Увидел камень — повернул налево, заметил сосну — повернул направо, встретилась гора — опоясал ее подковой. В одном месте обнялся ручей со своим братом и стал вдвое сильнее и побежал расторопней. В другом месте присоединился к ним еще один ручей, потом еще и еще. И вот уже не ручей, а целая речка потекла с Валдайской возвышенности все ниже и ниже, все дальше и дальше. А вот в нее, главную речку, впадают новые и новые да такие сильные, как Сура, Ветлуга и Керженец, такие раздольные, как Ока и Кама.

Где леском зеленым, где по полю,
Где, как в песне старой, вдоль села
Пробежала, вырвалась на волю
И по вольной воле потекла.

Скатываясь с древнего Валдая,
Через Нижний прямо на Увек,
Все спешит, спешит, в себя вбирая
По пути семь тысяч разных рек.

Не только лодки, пароходы понесла она на себе, плоты потянула, в больших городах мосты через себя перекинула, и вот летит она через всю Россию, и кто ни подойдет к ней, кто ни притронется, все зовут нежно и ласково: Волга!
Никто не знает, когда впервые к Волге подошел человек. Известно только, что в древности ее называли "Ра" — что означает „щедрая". В средние века арабы нежно именовали ее "Итиль", то есть "река рек". Арабский географ X века Ибн-Хаукаль писал о ней как о "реке русов", русской реке.
Может быть, правы специалисты, утверждающие, что название «Волга» финского происхождения и означает "светлая", "священная", но для нас да и для других народов Волга — исконно русское название, вобравшее в себя столь много, что его с полным правом можно поставить в ряд с другим святым словом — Россия. Русскому сердцу слышится в нем и Вольга — имя былинного богатыря, и слово "воля", выражающее заветное стремление нашего народа к свету, братству и единению.
Я полюбил Волгу еще задолго до того, как увидел впервые. Полюбил прежде всего по песням. О ее раздолье поведала припевка: "Если Волга разольется, трудно Волгу переплыть". О берегах рассказала старая протяжная песня "Меж крутых бережков"; о тоскующей душе Стеньки Разина — "Есть на Волге утес", а о всенародной любви к Волге — другая песня, сложенная в наши дни: "Красавица народная, как море, полноводная, как Родина, свободная, широка, глубока, сильна".
Когда в 1947 году, двадцати лет от роду, я впервые попал в Саратов, Волга ослепила меня своим июльским сиянием. Я даже не сразу рассмотрел пароход на стрежне и медлительные плоты, растянувшиеся едва ли не на версту. С годами, присмотревшись, я научился видеть не только песчинки на речном дне, не только растения, колеблемые течением, я научился видеть в реке отраженные струги Стеньки Разина, высокую сутуловатую фигуру Максима Горького, гимназическую курточку Володи Ульянова, потом виделся мне бушующий в огне и дыму Мамаев курган.
Волга не просто река, не просто вода, не просто водный путь. Волга — путь исторический, где сходятся прошлое и настоящее русского народа и всех народов, населяющих волжские берега: удмуртов и марийцев, татар и чувашей, мордвинов и калмыков, где сплетаются воедино старое и новое, великое и вечное.



Волга — исключительное явление природы, связавшее воедино разные географические зоны: лесное Нечерноземье, степное Саратовское Заволжье, полупустыни Астраханского низовья.
Волга — уникальный экономический потенциал, вобравший в себя заводы и фабрики, могучие гидростанции, старые и новые города, первоклассный речной флот, крупные агропромышленные объединения.
Волга — широкая дорога российской государственности, над которой шумели эпохи княжеских междоусобиц и феодальной разобщенности, борьбы с иноземными захватчиками и объединения волжских земель под эгидой русского царя. Все перевидела Волга, все пережила, все перечувствовала. Дивный свет новой жизни отразился в ней, когда наступила эра Серпа и Молота, эра Красного знамени.
Волга, наконец, а может быть, в первую очередь — это люди, живущие на ее берегах. Все наиболее сильное, здоровое, талантливое всегда стремилось к ней. И Волга никогда зря не разбрасывалась. Она укрепляла патриотический дух достойных сыновей и поднимала могучие таланты на служение всей России. С ее берегов и с ее благословения в нашу историю, в наш день, в наши сердца шагнули предводители волжской вольницы Разин и Пугачев. Ей обязаны глубиной проникновения в суть народных явлений Радищев, Карамзин, Чернышевский, Добролюбов, Островский, Некрасов, Гончаров, Салтыков-Щедрин, Алексей Толстой, Горький, Федин. Не у нее ли занимали силы для своих добрых дел математик Лобачевский, "учитель русских учителей" Ушинский, изобретатель "русского света" Яблочков, биолог Вавилов, народный учитель Ульянов — отец Ленина?
Волга и Ленин — особая тема.
А сколько с Волгой связано имен полководцев, певцов, художников, музыкантов, политических деятелей! Пожарский, Шаляпин, Репин, Саврасов, Левитан, Ляпунов, Свердлов, Куйбышев, Чапаев, Панфилов, Клочков-Диев, Русланова, Петров-Водкин...
Чем конкретнее становились мои представления о Волге, тем сильнее хотелось запечатлеть их в слове. Это и привело меня к поэме. Однако поэма, как сказочная птица, долго не давалась в руки. Не хватало порыва, импульса, толчка. Немота камнем лежала на душе.

[Botsman]

Не хватало этого истока,
Где теперь растроганный стою,
Не хватало этого восторга,
Что реке великой отдаю...

К твоему истоку шел я долго
По годам, по песням, по судьбе.
Дай мне силы, дорогая Волга,
Чтобы мог пропеть я о тебе.

И пойду вослед я за тобою
С доброй мыслью от холма к холму.
Чтоб дорожной не болеть тоскою,
Я с собой читателя возьму.

Собирайся, друг мой!
Путь наш длинный
Через плесы чуткой тишины,
Через горы, степи и долины,
Через всю историю страны.

Собирайся, если духом молод,
С доброй мыслью от холма к холму.
Ты увидишь Ярославль-город
И услышишь чудо—Кострому.

Там, вдали, встает из-за туманов
Город Горький, кремль его и вал,
И Казань, где юноша Ульянов
Азбукой борьбы овладевал.

Впереди рассветы и закаты.
Выходи со мною и не трусь.
Заведу тебя в родной Саратов,
Самым сокровенным поделюсь.

Наши думы в светлое одеты,
И давай перед большим путем,
Как, бывало, прадеды и деды,
По глотку из Волги отопьем,

Чтоб в душе удваивалась сила
И восторг не утихал в груди,
Чтоб вода все мелочное смыла,
А не то не будет нам пути.

Волга, Волга, Я иду! За это
Беспокойства дай мне и любви,
Вдохнови на новый труд поэта
И в далекий путь благослови.

Упомянув про "всю историю страны", я тут же понял, что это сказано слишком сильно. Однако, как бы там ни было, значительную часть волжской истории нам удастся перелистать. Ведь путь наш и в самом деле не близкий — почти 3700 километров от истока до устья. Да еще каких километров!
Разумеется, одному человеку не под силу создать книгу о Волге. Волга неисчерпаема в прямом и переносном смысле. Даже многотомная волжская энциклопедия, будь она создана, не вобрала бы в себя всего богатства географических, археологических, этнических, исторических, эстетических, художественных и иных представлений о великой русской реке, именуемой в народе то Волгой-матушкой, то главной улицей России. И если я все-таки отваживаюсь на разговор о Волге, то не следует в нем искать исчерпывающих ответов на те вопросы, которые затронул Константин Федин.
Моя книга — не путеводитель. Эта книга — прикосновение к великой теме, которая в будущем, я не сомневаюсь, найдет свое новое отражение в трудах новых авторов.
Книга моя о Волге лишь капля в Волге. Но пусть она будет, эта капля.

[Александр Литвинов]

Сергей, здорово, спасибо! А ещё будет ?

[Botsman]

Александр Л., конечно будет. Это пока только "затравка". В книге очень много фотографий (к сожалению не все смогу скопировать: некоторые аж на два разворота а у меня сканер всего формата А4). Вообще работы предстоит много, так что наберитесь побольше терпения.

[Александр Литвинов]

Огромное спасибо! Будем ждать, когда получится!

[Botsman]

Александр Л., выкладывать буду по мере сканирования и обработки материалов.

[Botsman]

ВЕРХОВЬЕ

НАД КОЛЫБЕЛЬЮ

Калининский поэт пообещал мне показать исток Волги и, когда я приехал к нему в гости, повез меня вдоль озера Селигер к тому святому месту, где начинается наша великая русская река. В деревне Свапуще машину пришлось оставить. Дорога дальше оказалась непроезжей. Прошел дождь, и нам ничего не оставалось, как разуться, закатать выше колен штаны и босиком по мокрой, скользкой глинистой дороге шлепать верст восемь по лесу. Какая это была дивная прогулка! Надо непременно своими глазами увидеть эти крепкие, устремленные в небо сосны и ели, эти валуны, оставленные великим ледником, эти озера, прозрачные и чистые, как лесной дождь, чтобы понять, что собой представляет родина Волги.

Перед тем как отправиться в путь, я все же кое-что разузнал о волжском истоке из книг, которые удалось достать. Путешественники Лепешинская и Добрынин в книге "Волга", изданной в Москве в 1911 году, называют обстановку, где родилась могучая река, неприветливой и убогой. "Перед нами, — повествовали они, — зыбкое болото, сплошь затянутое мхами, осокой, белокопытником. Просвечивающие кое-где "окна" отражают пасмурное небо. Печальныя одинокия ели над болотом, а кругом, насколько глаз хватит, мхи да трясины без конца". В другой книге, появившейся на свет еще ранее, в 1893 году, член Тверской ученой архивной комиссии сообщал, что болотистая местность вокруг истока Волги сплошь покрыта дремучими лесами, "в которых еще и теперь царят медведи".

Мы, разумеется, никаких медведей не встретили, да и местность, хотя и осталась болотистой, не показалась нам ни убогой, ни неприветливой. Печаль пасмурного неба в этот день как бы растворилась в радости нашего свидания с новорожденной, а безлюдная грусть деревенской улицы раскололась под напором крепких молодых голосов. Впереди нас к истоку спешили две девушки и двое парней в джинсах. Один из них нес в руке транзистор. Еще в лесу мы слышали, как молодежь весело переговаривалась. Теперь же в их голосах звучал неподдельный восторг, видимо, от мысли, что вот они, счастливцы, сейчас увидят то, к чему, может быть, уже давно стремились.

— Да вон же она, вон! — вскрикнула девушка в красном свитере и побежала с горки к тому месту, где виднелась бревенчатая в два окна избушка. За своей спутницей бросились и остальные. А вскоре и мы по деревянному настилу прошли прямо в светелку к роднику, взятому в бетонное кольцо и похожему скорее на современный колодец, чем на древний родник. Из колодца по бетонному желобу на уровне пола вытекала волжская вода и, вырываясь на белый свет, спешила в далекую даль.

Какая-то добрая душа прикрепила цепочкой к колодцу железную кружку. Бери, путник, черпай и пей! И я взял, и зачерпнул, и выпил. Что это была за вода! Живительная, свежая, прохладная! Не такой ли водой в сказках воскрешали из мертвых? Кажется, во мне сразу стали прибывать силы. Я увидел всю Волгу от этого скромного лесного родничка до седого размашистого Каспия. Вместе с возгласом тихого восторга с моих уст слетели те самые строки, которые стали началом поэмы.

Вот отсюда, именно отсюда,
Из глубин лесного родника,
Выбегает голубое чудо —
Русская великая река.

Легкий дом, как девичья светелка.
Вяз, ольшаник, сумрачная ель.
Стойте, люди!
Здесь родилась Волга,
Здесь ее и дом и колыбель.

Да, именно здесь, на тверской земле у деревни Волгино Верховье в Осташковском районе Калининской области, родина нашей красавицы. Чьи-то заботливые руки (говорят, что это были руки монахов, живших в местном монастыре) поставили над родником часовенку. Кажется, она была всегда. Но это только кажется. Временами часовенка исчезала, потом возрождалась вновь. Монахи по какой-то причине переселились в иные места, монастырь опустел, осиротела и часовекйса. Петр Первый, озабоченный поиском водных путей между Петербургом и Москвой, приказал беречь заброшенный монастырь, но тот вскоре сгорел. У истока осталась лишь деревня Волгино Верховье, пережившая на своем веку все, что послала ей судьба.

Когда в войну фашисты уничтожали все на своем пути, они спалили часовенку над истоком. И первое, что сделали наши саперы после освобождения от врага священного клочка земли, срубили из свежего леса новую светелку, и свет ее проникает в душу каждого, кто приходит сюда поклониться и постоять в раздумье над колыбелью великой русской реки.

[Botsman]

ПОДАРОК

Удивительно, но это так: первым, особенно близким человеком, которого я встретил на тверской земле, оказался Пушкин. Сначала мне и самому это показалось странным, однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что нет ничего странного в соседстве двух великих: великой реки и великого человека.


Великая русская река и великий русский поэт. Они достойны друг друга. Не случайно благодарные соотечественники соорудили памятник А.С. Пушкину на берегу Волги.

"Много алмазных искр Пушкина, — писал Владимир Иванович Даль, — рассыпались тут и там в потемках; иные уже угасли, и едва ли не навсегда; много подробностей жизни его известно в разных концах России: их надо бы снести в одно место".

На древней тверской земле искры Пушкина светятся и поныне. Более того, они разгораются еще ярче, оберегаемые руками благодарных потомков поэта, и ветер забвения не погасит их никогда. На этом "милом берегу", как называл здешние места Пушкин, о его впечатлениях и настроении может рассказать Городня и Старица, Курово-Покровское и Берново, Торжок и Мологино, Погорелое Городище и Никитское. Что ни название, то новая страница бурной жизни, что ни приезд сюда, то новый творческий порыв.

Двенадцатилетним мальчиком под присмотром дяди Василия Львовича Пушкин едет в Петербург поступать в Лицей и у деревни Городня Тверской губернии впервые встречается с великой русской рекой. Кто опровергнет, что именно здесь его посетило то самое озарение, которое позже продиктует ему волжские песни?

Если уж бродить по тверской земле, то надо непременно заглянуть в Торжок, где Пушкин останавливался более двадцати раз и где он любил пообедать в трактире Пожарского. Здесь, в Торжке, поэт серьезно увлекся сестрой своего приятеля Анной Олениной и посвятил ей прелестный цикл стихов: "Предчувствие", "Ее глаза", "Ты и Вы", "Город пышный, город бедный...", "Я вас любил...".

Не худо бы походить и по окрестностям города, где, как и в самом Торжке, люди бережно охраняют все, что связано с именем поэта. Надо бы зайти и на соседний погост Прутня и положить цветы на могилу Анны Керн, которой мы обязаны тем, что великий поэт подарил нам гимн любви "Я помню чудное мгновенье".

Свежесть чувств к Анне Керн мы ощущаем и ныне. Когда в один из холодных дней поздней осени я подошел к знаменитой могиле, у надгробного камня, охваченного чугунной цепью, алело несколько гвоздик. Сердце так и обдало жаром: "Не от Пушкина ли?"

Вдохновило поэта на создание шедевра и Павловское, где он провел около месяца осенью 1829 года, возвращаясь из Арзрума в Петербург. По-домашнему трогательные воспоминания Е.Е. Синицыной открывают нам поэта с интимной стороны в дни его пребывания в гостях у доброго Павла Ивановича Вульфа.

"... Александр Сергеевич был со всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении.
Вставал он поутру часов в 9—10 и прямо в спальне пил кофе, потом выходил в общие
комнаты, иногда с книгой в руках, хотя ни разу не читал стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. Павла Ивановича он за это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень скоро стал тот его обыгрывать. Александр Сергеевич сильно горячился при этом...

Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный с тонко и красиво очерченными губами и чудные голубые глаза..."

Нам не дано проникнуть в душу поэта, и мы можем только догадываться, каким восторгом жизни он был охвачен, когда после гулянья по заснеженному парку в усадьбе Вульфов записал в своей тетради:

Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный
— Пора, красавица, проснись!
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!

Большим грехом было бы не побывать в Бернове. И не только потому, что в этом обновленном селе находится памятник Пушкину, музей поэта, гостиница „Парнас" и кафе „Русалка". В окрестностях села сохранился тот самый знаменитый омут, где, по местному преданию, утопилась несчастная дочь берновского мельника, чья судьба, по всей видимости, отразилась в драме "Русалка".

Волга очаровывала Пушкина своей красотой не только на тверской, но и на нижегородской земле. Пребывание в селе Большое Болдино вылилось для него в подлинный праздник души, когда из-под его пера одно за другим выходили восхитительные произведения. Болдинская осень одарила поэта еще и тем, чем он особенно дорожил и что весьма и весьма высоко ставил, — меткостью народной речи, свежестью крестьянского языка. Тут же, в Болдине, в одной из статей он и записал: "Изучение старинных песен, сказок и т.п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка..." Подчеркнем слова: "для совершенного знания". К другому Пушкин стремиться и не мог. Совершенство в слоге, языке, мысли было пределом его мечтаний, и поэт постоянно шел к вершинам мастерства.

Язык народа Пушкин изучал всю жизнь и где бы ни бывал: на юге России, в Молдавии, в Псковской губернии, на Урале — всюду слушал сказки, собирал и записывал песни. Живя в Михайловском, он, как известно, переодевался в крестьянское платье, чтобы не смущать мужиков своим "господским обличьем", и отправлялся на деревенские ярмарки к Святогорскому монастырю, слушал слепцов, записывал песни и, довольный, уносил с собой в усадьбу меткие словечки, пословицы и поговорки народа. Не засиживался он и в Болдине, особенно по базарным дням, когда можно было увидеть хоровод, послушать шутки-прибаутки и вообще окунуться в праздничное крестьянское веселье.

Пушкин, как утверждают исследователи, собрал и записал 61 народную песню, в том числе исторические, бытовые, обрядовые. Свой замысел — издать сборник народных песен — поэт по каким-то причинам не осуществил, но целую тетрадь записей передал известному собирателю фольклора П.В. Киреевскому.

Те, кто этим занимается, пытаются установить, где и от кого поэт слышал ту или иную песню, где и при каких обстоятельствах ее записал. Кое-что в этом направлении сделано. Так, установлено, что плясовую

Как у нас было на улице,
У нас на широкой:
Красны девки разыгрались,
Молодушки расплясались...

Пушкин записал у соседки по имению П.П. Кротковой.

Авторы книги "Предания и песни болдинской старины", вышедшей в Горьком в 1980 году 2-м изданием, утверждают, что свадебная песня "Сватушка", включенная Пушкиным в "Русалку" и найденная в его записях, бытовала в Болдине. А в 1968 году они услышали от болдинских песельниц шуточную песню про "тещеньку", которая "сдобничала" да "пирожничала", так что "стал ей пирог во двенадцать рублей", а "зять подсел, он один пирог съел...". Такой же текст песни встречается и у Пушкина: "Теща про зятюшку сдобничала, сдобничала да пирожничала..."

Жемчужины народной поэзии помогали Пушкину создавать свои собственные. Блестки народной поэзии рассыпаны и в "Капитанской дочке", и в "Истории Пугачева", и в "Русалке". Не без влияния народных сказок появилась на свет "Сказка о попе и о работнике его Балде", "Сказка о мертвой царевне".

Но вернемся на тверскую землю, где Пушкин еще мальчиком впервые встретился с Волгой. Скорее всего именно здесь вошла она в память поэта, чтобы остаться в его книгах волжскими песнями.

Как промолвит грозен Стенька Разин:
"Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, качала,
В волновую погоду выносила,
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила..."

[Botsman]

ПЕРВЫЙ ИЗ ПЕРВЫХ

Древний город Калинин,
А по-старому Тверь,
На великой равнине
Открывает нам дверь.

Входим с доброю речью.
Созерцаем, глядим,
А над Волгой навстречу
К нам знакомый один.

Отсюда великий русский путешественник Афанасий Никитин начал свое легендарное хождение за три моря и... в бессмертие.

Это — Афанасий Никитин. Знакомый по школьным книжкам и учебникам истории, по кинофильмам и календарям, по научным исследованиям и описанию собственного путешествия "Хождение за три моря". Он стоит над Волгой, кажется, не на пьедестале, а на полусказочной, полуреальной ладье, исполненной лебединых линий, изукрашенной таким искусным орнаментом, который сродни разве лишь работам тверских золотошвей. Он стоит над Волгой в полный рост, и во всей его крепкой и ладной фигуре, в курчавой бороде, во взгляде, устремленном вдаль, — уверенность, благородство, готовность к новому историческому шагу во славу земли отчей. Именно такой человек и мог первым из русских сходить за три моря в Индию и раньше Васко да Гамы описать далекую загадочную страну. Именно такой и мог заронить в сердца своих далеких и близких предков страсть к путешествиям. Афанасий Никитин в "Хождении за три моря" навсегда оставил гордые слова: „Се написах свое хождение за три моря: первое море Дербентское — дорья Хвалынская, второе море Индийское — дорья Гундустанская, третье море — Черное — дорья Стамбульская... А всех лучше земля наша Русская..." И еще: "Да сохранит бог Русскую землю!.. На этом свете нет страны, подобной ей!., да устроится Русская земля!.."


Здесь и дальше по книге воспроизведены старинные открытки с видами Волги конца XIX - начала XX века.

Если дать волю воображению и попытаться соединить вещи, на первый взгляд несоединимые, то в один день в Калинине мы сможем увидеть представителей разных эпох. Можно попроситься, например, на прием к тверскому вице-губернатору, и он, несомненно, примет нас как человек столь же образованный, сколь и чуткий, и у которого, кажется, нет другой заботы, кроме заботы о тех, кто к нему идет за помощью и поддержкой. Впрочем, есть у него и еще одна забота—забота о русской литературе. Ведь вице-губернатор — это великий сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин.

Хорошо бы по пути к нему встретить знаменитого драматурга А.Н. Островского, изучающего Тверскую губернию по поручению морского министерства. Может попасться на глаза и тот мальчик, в ком пусть и с трудом, но мы угадаем будущего великого русского баснописца И.А.Крылова, чье детство, как известно, прошло в Твери. Кстати было бы заглянуть в Остроч-монастырь, где двадцать шестой год кряду пребывает в заточении ученик Савонаролы Максим Грек. Князь Василий Иванович в 1515 году пригласил Грека в Москву, но того обвинили в связях с врагами России и бросили в тверскую темницу. Не будем вдаваться в подробности драматического события, отдадим должное Максиму Греку и скажем ему спасибо за то, что в истории русской культуры он был первым переводчиком, соединившим старую русскую письменность с западной наукой.

Коль скоро речь зашла о книге, о книге современной, войдем под своды Калининского полиграфического комбината. Вообразим на минутку, что человечество вообще лишено такого чуда, каким является книга. Свет знания померк, вокруг тьма невежества. Жалок и беспомощен человек, блуждающий в этой непроглядной тьме. Мы не знаем "Илиады" и "Одиссеи", понятия не имеем о философских трактатах древних, за пределами наших более чем скудных знаний находится гармоничный мир Пушкина, в нашей духовной жизни нет ни Наташи Ростовой, ни князя Андрея Болконского, ни Григория Мелехова, ни Аксиньи, ни профессора Вихрова, ни Василия Теркина. В дебрях незнания и бездуховности мы были бы беспомощны и слепы.

Не случайно человечество на протяжении веков делилось на поборников света и разума и на защитников мракобесия. Если Горький говорил, что книга — наиболее великое чудо из всех чудес, сотворенных человечеством на пути к счастью, то фашистские изуверы сжигали книги на площадях Европы. Если Герцен утверждал, что книги — это духовное завещание одного поколения другому, то гитлеровские головорезы сжигали книги на кострах так же хладнокровно, как хладнокровно убивали они стариков и детей.

Но никакие издевательства и пытки, чинимые над книгами, не могли прервать их жизнь, ибо духовный опыт человечества, запечатленный в слове, бессмертен.

Есть своя историческая и эстетическая логика в том, что неподалеку от заветных мест, освященных присутствием Пушкина, калининские полиграфисты денно и нощно пополняют кладовую духовных запасов нашего общества. Был бы я художником, непременно нарисовал бы наборщиков или печатников калининского комбината, а возможно, тех и других вместе. Или запечатлел бы кистью вон ту девушку, что стоит у конвейера и держит в руках готовую книгу. Я не стал бы показывать ее усталость, хотя девушка к концу смены наверняка устает. Я не стал бы изображать на ее лице огорчение, хотя и такие минуты у нее бывают. Я бы изобразил так, чтобы люди увидели свет ее души, и назвал бы картину "Вдохновение", и в этом никакого преувеличения не было бы, а была возвышенная правда искусства, равная правде жизни.

Для полноты представлений о городе Калинине следовало бы назвать еще несколько крупных предприятий, скажем, текстильные фабрики, или крупнейший вагоностроительный завод, или комбинат искусственного шелка, но я ограничусь упоминанием о полиграфистах, потому что, на мой взгляд, книга более всего символизирует нынешний материальный и духовный уровень города, который был когда-то центром удельного княжества, а ныне является важным центром промышленности и культуры на Верхней Волге.

Город Калинин, а постарому Тверь, следует упомянуть еще и в связи с тем, что, по существу, отсюда начинается судоходство по Волге. Там, на самом верху, начиная от живого лесного родничка, река какое-то время тянется цепью больших и малых озер. Там можно увидеть одинокую лодку рыбака или быструю, легко скользящую по водной глади байдарку с фигурой загорелого отпускника. Там заповедная тишина еще не нарушается гудками буксиров и теплоходов.

У города Ржева встретится первый пассажирский катер. Ниже появятся теплоходы местной линии, суда грузовой службы.

В Калинине первая большая пристань, первый крупный речной порт. Здесь вы и почувствуете рабочее дыхание большой реки.


Калинин — первый, откуда начинается регулярное движение больших судов вниз по Волге. Украшением города стал речной вокзал.

Прощаясь с Калининым, я все же хочу еще немного постоять у памятника Афанасию Никитину и еще раз вглядеться в благородное, волевое лицо одного из первых русских землепроходцев, открывшего нам дорогу по Волге. С его легкой руки и нам не покажется трудным наш дальнейший путь.

P.S. На последнем фото д/э "Украина" (примечание мое)


Ветераны - калининцы помнят, что именно здесь в годы Великой Отечественной войны был остановлен враг.

АТОМГРАД

На первый взгляд тут нет ничего особенного. Пристань хотя и называется Большая Волга, сама река в этих местах невелика. Вечерами на воду нисходит чуткая тишина. Ребятишки с дебаркадера ловят рыбу. Можно часами смотреть на поплавок и заодно любоваться звездами, которые посвечивают в воде так же тревожно и таинственно, как и сто и двести лет назад. Можно смотреть на эти звезды и совершенно забыть о том, что за спиной у тебя лес, а за лесом город. И не просто город, а город-ученый, город с мировым именем. Про Дубну-Атомград наверняка знают на всех континентах, в том числе и на безлюдной Антарктиде. Да и как не знать, если это тот самый город, где ученые нашей страны и социалистических стран заставляют атом служить мирным целям. Об уникальности Дубны говорят и улицы, носящие имена величайших физиков мира, и невиданные машины, и такие лаборатории, каких не встретишь, может быть, больше нигде.

Со школьных лет мы знаем, что в таблице Менделеева есть пустые клетки для неоткрытых элементов. Ученые мира давно бы их открыли, если бы эти элементы встречались в природе. В том-то и дело, что в природе их обнаружить не удается, зато можно получить в лабораторных условиях, чем и занимаются ученые Дубны. Они уже сумели создать искусственно 102-й, 103-й, 104-й, 105-й элементы периодической таблицы Менделеева и даже напали на след 106-го элемента, для которого мгновение — слишком долгий век. Ускользающий пока от ученых элемент распадается за ничтожные доли секунды.

Ядерный реактор в Дубне ИБР-2 — интенсивный источник нейтронов принципиально новой конструкции, как нельзя лучше приспособленный для решения задач самых различных областей науки и ее приложений. С вводом его в эксплуатацию ученые одиннадцати социалистических стран — члены Международного института ядерных исследований — получили широкие и во многом уникальные возможности.

К чему в конце концов приведут совершаемые в Дубне открытия мирового значения, может быть, не знают и сами ученые. Ясно только одно: новейшая современная наука на волжских берегах, олицетворяющая собою торжество разума, служит умножению человеческих благ.

Волга напротив Дубны течет по старому руслу, но удивительным образом изменились волжане и дело в их руках. Может быть, только звезды в реке посвечивают по ночам так же тревожно и таинственно, как посвечивали они и двести и триста лет назад, и даже, может быть, как в смутные времена Мамая.

[Botsman]

" ТАКАЯ УЖ ЗДЕСЬ СТОРОНА " *

О деревне Иваньково, откуда началась Большая Волга и где теперь город мирного атома, прежде в справочниках и энциклопедиях не писали. Окрестные места тоже ничем особенным в старой России не славились. Самым близким к Иванькову городом была Корчева.

Что за город? Вот что сказал о нем в книге, изданной перед революцией: "На правом берегу Волги расположен город Корчева, наихудший во всей губернии. Слишком захудалый провинциальный городок, больше даже похожий на село. Замечательного в нем ничего нет".

Корчеву упоминал Салтыков-Щедрин. Нельзя сказать, чтобы с большой похвалой: "Какое может осуществиться в Корчеве предприятие? Что в Корчеве родится? Морковь? - так и та потому только уродилась, что сеяли свеклу, а посеяли бы морковь - наверняка уродился бы хрен".

"Такая уж здесь сторона", - заключает великий сатирик.

Эту сторону он знал прекрасно. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился в селе Спас-Угол. От него, если считать по прямой, до бывшего Иванькова и сотни километров не наберется.

На канале имени Москвы есть небольшая пристань Витинево. Там была некогда усадьба писателя. От нее сохранился лишь уголок парка.



Салтыков-Щедрин вспоминал, как его "объегорили при покупке этой усадьбы. Богобоязненный старичок, прежний ее владелец, ухитрился выдать чужой лес за свой, а ветхие стенки сараев ловко замаскировал сеном.

Такая уж здесь сторона!"



---------------------------------------
* Материалы, помеченные звездочкой, взяты из книги Г. Кублицкого „Волга". М., „Детская литература", 1978.

ДАР ВАЛДАЯ

Вот мчится тройка удалая
Вдоль по дорожке столбовой,
И колокольчик, дар Валдая,
Звенит уныло под дугой.

Это из известной народной песни. Ее литературная основа — часть стихотворения Ф. Глинки "Сон русского на чужбине".

А вот другая народная песня, тоже имеющая литературное происхождение:

Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой...

Итак, тройка удалая, Волга-матушка и колокольчик, дар Валдая. Не случайно объединились они в песнях, столь любимых народом. Волга зимой становилась надежной дорогой. На тройках ямщики возили не только почту, но и свою любовь и свою тоску. А без колокольчика под дугой какая же это езда? Не зря в народе говорилось: "Звенит — потешает, ездить поспешает", "Купи — не скупись, езди — веселись", "Звону много — веселей дорога". Такие надписи отливались на самих колокольчиках.

Откуда же на Руси взялись эти веселые и грустные, унылые и озорные, или, как их еще называли, поддужные, колокольчики?

В одном исследовании читаем: "Колокольчики отливались из того же бронзового сплава, что и большие колокола, имели ту же форму, но были невелики по размерам: их высота и диаметр (кстати, примерно равные друг другу) лежали в пределах от четырех до шестнадцати сантиметров. Оттого и голос у них был высокий, тонкий. Подвешивались они под дугой коренника; на шею пристяжных лошадей иногда дополнительно надевалась сбруя с бубенцами".

Поддужные колокольчики предназначались в основном для почтовых и курьерских троек. Ездили с ними и частные владельцы, что, между прочим, официальными властями не одобрялось. В 1836 году вышло постановление Сената, достойное того, чтобы его здесь процитировать. Вот о чем, в частности, говорилось в постановлении: "Воспретить употребление колокольчиков всем тем, которые едут на собственных или вольнонаемных лошадях, предоставив оные одной почтовой гоньбе и чиновникам земской полиции, едущим по обязанности службы".

Предшественником колокольчика на почтовых трактах был рожок, но он среди ямщиков так и не прижился. По словам Адама Олеария, немецкого дипломата, не раз посещавшего Россию в первой половине прошлого столетия, у каждого ямщика был рожок из бычьего рога. Однако ямщики, подъезжая к станции, закладывали два пальца в рот и вызывали смену свистом. Свист, хотя начальством он тоже не одобрялся, был далеко слышен, да и лошади под молодецкий посвист бежали веселей. В общем, рожок остался символом почтовой гоньбы, а его место прочно занял колокольчик.

История свидетельствует, что литьем поддужных колокольчиков занимались мастера и в Рязани, и в Тюмени, и в Касимове, и в Павлове, и в Пурехе, что лежит на Верхней Волге, но родиной считается село Валдай. Отсюда и понятие: дар Валдая. Известны и первые валдайские мастера: Филипп Терской и Алексей Смирнов. И год первых датированных колокольчиков — 1802-й.

Особого расцвета "звонкий" промысел достиг в пушкинскую эпоху, когда на Валдае действовали три колокольных завода и множество мастерских по изготовлению поддужных колокольчиков. Отлитый из бронзы „весельчак" полюбился не только ямщикам и не только за то, что он оповещал своим звоном о приближении почтовой тройки. Он полюбился еще и за то, что предсказывал встречу с долгожданной родней, с близкой женщиной, с другом...

Вспомним пушкинские строки, обращенные поэтом к Пущину:

Мой первый друг, мой друг бесценный,
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

А блоковское: "Бубенчик под дугой лепечет о том, что счастие прошло...", есенинское: "Колокольчик среброзвонный, ты поешь? Иль сердцу снится?"

В наши дни поддужный колокольчик можно встретить в музее или в какой-нибудь частной коллекции. Он давно честно и верно отслужил свое. Но разве и сейчас не дрогнет сердце, если вдруг голос певца начнет рассказывать о том, как "...однозвучно гремит колокольчик и дорога пылится слегка..."?

Что же касается постановления Сената, запрещающего частным лицам в России использовать поддужные колокольчики, то оно, это постановление, выражаясь современным языком, было малоэффективным. Запрет этот часто нарушался. Желающих прокатиться "со звоном" в праздники, в дни свадьбы или проводов рекрута никто не мог остановить.

Никакое постановление не в силах было "воспретить" красоту поэзии, излучаемую колокольчиком с Валдая.