КАРАБИХА
Говорят, что в 1435 году московский князь Василий Темный разбил и покарал за вероломство галичского Димитрия Шемяку. Произошло это верстах в пятнадцати от Ярославля. Летописцы писали: „Кара бъ там". Отсюда будто бы и пошло слово „Карабиха", ставшее названием старинного русского села, а затем и усадьбы Некрасова.
Николай Алексеевич Некрасов.
Так ли, нет ли на самом деле, гадать не будем. Для меня слово "карабиха" созвучно со словом "корабль". Может, это оттого, что корабли, или, по-современному, теплоходы, идут неподалеку от Карабихи. Село Карабиха стоит на большой дороге, ведущей от Ярославля к Москве. Четверть часа езды по оживленному шоссе — и вы на месте. Правда, некрасовская усадьба находится не в самом селе, а чуть поодаль. Но это уже деталь.
Представьте, что вы добрались до Карабихи, увидели большой дом с двумя каменными двухэтажными флигелями по обеим сторонам, походили вокруг хозяйственных построек и пристроек, погуляли по парку, постояли в задумчивости на берегу пруда, заросшего кувшинками, и, узнав, что Некрасов заплатил за усадьбу 38,5 тысячи рублей серебром, не удержались от восклицания:
— Зачем ему все это?
Зачем? На этот вопрос лучше всего отвечает сам поэт в письме к отцу 16 апреля 1861 года: "Брат Федор говорил мне, что Вы готовы предоставить имение в наше распоряжение. В том-то и дело, что я избегаю всяких распоряжений. Вы знаете, что жизнь моя идет не без тревоги; в деревне я ищу полной свободы и совершенной беспечности, при удобствах, устроенных по моему личному вкусу, хотя бы и с большими тратами. При этих условиях я располагаю из 12-ти месяцев от 6 до 7 — жить в деревне — и частью заниматься. Вот почему я ищу непременно усадьбу без крестьян, без процессов и, если можно, без всяких хлопот, т.е. если можно, готовую".
Карабихская усадьба, построенная в начале прошлого века ярославским князем М.Н. Голицыным, после смерти хозяина лет тридцать пустовала и, конечно, пришла в запустение. Однако место приглянулось Некрасову, и он купил усадьбу, обновив ее на свой лад.
Не здесь ли, в каминном зале усадьбы в Карабихе вынашивал H.A.Некрасов думы о светлом будущем Волги?
К каждой поездке в Карабиху из холодного и сырого Петербурга поэт готовился, как к празднику, заранее писал брату Федору письма такие, как, например, вот это: "В начале мая, по обыкновению, думаю тронуться в Карабиху. Поэтому прошу тебя, прикажи приготовить дом к моему приезду. Разумеется, парк и сад тоже прикажешь вычистить; к сожалению, я потерял,список цветочных семян, которые требовал садовник; если еще не поздно, то можешь выписать семян из Москвы... Плотину через Которосль тоже прикажи сделать".
С праздничным чувством ожидали приезда Николая Алексеевича и в Карабихе. По словам сестры поэта Анны Алексеевны Буткевич "задолго до приезда брата в доме поднималась суматоха. Домоправительница Аграфена Федоровна с утра звенела ключами, вытаскивала из сундуков разные ненужные вещи, — "может понадобится", чистила мелом серебро, перестанавливала мебель, вообще выказывала большое усердие".
А может быть, думы о великой реке посещали его здесь, на балконе дома?
Зная охотничью страсть поэта, в усадьбе заранее готовили необходимые для столь азартного занятия принадлежности: ружья, пороховницы, патронташи и прочее снаряжение. Охотничьи собаки как бы получали льготу, теперь их пускали даже в комнаты, и они, чуя приезд "хозяина", вскидывали на людей глаза, полные собачьей радости и предчувствия дикой воли.
Если откинуть завесу времени, нетрудно увидеть Некрасова где-нибудь в лугах под Ярославлем или Костромой, стреляющего навскидку по бекасу, или застать его у дороги на привале с фляжкой мадеры в руках. Со стороны посмотреть, развлекается барин в обществе знакомых охотников и легавых собак, гуляет почем зря. Но это — если со стороны. А по сути...
Никто из русских поэтов не заглянул так глубоко в душу народную, как это сделал Некрасов. Никто так сочувственно не относился к мужику, как поэт из Карабихи. Никто так не вознес высоко русскую женщину в поэзии, как он. И ружье, и собаки, и всe эти охотничьи похождения, и сама Карабиха нужны ему были лишь для того, чтобы подглядеть картины народной жизни, подслушать народную речь, почувствовать красоту народной души.
С охоты он привозил не только дичь, но и оригинальные сюжеты, свежие наблюдения, редкие, только что услышанные словечки. Вернувшись однажды из деревни Шода Костромской губернии, Некрасов засел за работу, и из-под его взволнованного пера появились на свет очаровательные по своему складу и ладу "Коробейники". Другой раз следствием его душевного порыва стали "Крестьянские дети".
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи...
Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи,
Летит и другая какая-то птица —
По тени узнал я ворону как раз:
... Чу! шепот какой-то... а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз.
Все серые, карие, синие глазки —
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Кто из нас не ходил по болоту? Не забредал в сарай? Не видел тень летящей вороны? Кажется, нет ничего обычнее того, что описывает Некрасов. На первый взгляд милицейский протокол, унылая проза. Но почему же тогда это нас так волнует? Почему будничное кажется необычным? Потому что мы имеем дело с поэтом. И не просто с поэтом, а с поэтом великим, под пером которого даже мелкое чувство становится большим, ибо оно, это чувство, согрето горячей любовью к людям.
Некрасов никогда ничего не придумывал и не выдумывал. Все у него от жизни. Даже полусказочный "Генерал Топтыгин" имеет реальную основу. Есть свидетельство: "Орина, мать солдатская" сама ему рассказывала свою ужасную жизнь. Поэт, охотясь, несколько раз делал крюк, чтобы еще и еще раз поговорить с ней, дабы в стихах не сфальшивить.
Нет, не на гульбу приезжал Николай Алексеевич в благословенную Карабиху. Здесь он отдыхал от Постоянной изнурительной борьбы, которую вел с царской цензурой за каждый номер "Современника", за каждую статью в нем, за каждую строчку. Здесь отдыхал душой от суетливой, полной сплетен и интриг столичной жизни.
Поэта постоянно тянуло на родную сторонку "с ее зеленым благодатным летом", тянуло к неоглядным просторам родной реки. Ему и Карабиха-то понадобилась лишь для того, чтобы быть поближе к Волге.
В русской литературе мы не найдем другого человека, кто бы так заинтересованно, нежно и страстно разговаривал с Волгой. До него не было поэта, который бы со слезами отчаяния мог назвать Волгу "... рекою рабства и тоски". А он назвал. Потому что имел на это право. Он знал Волгу как никто другой.
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
... Где народ, там и стон...
Однако бесправное положение трудовых масс не могло погасить исторического оптимизма поэта. Он верил: придут времена, когда "будет вечен бодрый труд над вечною рекою".
О Волга!., колыбель моя,
Любил ли кто тебя, как я?
— со священным трепелом спрашивал поэт, обращаясь к великой реке.
И на этот вопрос он имел право, ибо олицетворял Волгу со своей родиной, народом.
Не будем гадать, любил ли кто Волгу сильнее, чем поэт из Карабихи. Он любил ее по-своему, по-некрасовски.
Каждому бы из нас такой горячей, такой искренней любви к Родине!
О сыновних связях великого поэта с Волгой и Ярославлем напоминает беседка Некрасова на волжском берегу.